ПОСТОЯННАЯ ПЛАНКА

Поскольку ограничение беспорядка системой координат есть чистое действие воли, мы не можем ни знать её, ни сознавать, но всё же она может быть понята. Мы никогда не обнаруживаем в реальности пространство, время, вечность или гипарксис; мы находим только события, управляемые этими детерминирующими условиями. Если мы пытаемся трактовать детерминирующие условия как объекты знания, мы фальсифицируем их и вводим себя в заблуждение из-за ошибки неуместной конкретности. Например, все дискуссии о природе времени бессмысленны, поскольку время как таковое не имеет ни природы, ни свойств. Мы можем, однако, знать факты, и те регулярности, которые мы открываем как общие для всех фактов, могут быть выражены как законы.

Наше возможное понимание детерминирующих условий весьма отлично от нашего возможного знания факта. Первое возникает из опыта бесчисленных поколений, но мы можем описать в функциональном языке эти условия не лучше, чем рыба могла бы описать воду. Нам необходимо, следовательно, использовать специальный язык, который должен, насколько это возможно, быть свободным от относительности бытия и разнообразия функции, и который выражает только абстрактные действия воли. Язык, обладающий этим свойством абстрактности – это математика.

Часто отмечалось, что существует своеобразное и тонкое соответствие между математическими операциями – которые кажутся чисто концептуальными и субъективными – и процессами во вселенной – которые выступают как объективные и несводимые к концептуальным формам. Это тем более примечательно, что анализ математическими средствами не может распутать даже самый простой случай, возникающий в нашем опыте. Язык математики имеет мало ценности, или совсем её не имеет, при описании факта, и, тем не менее, мы обнаруживаем в нём замечательную способность связывания и объединения субъективного опыта и объективной реальности.

Этот парадокс может быть разрешён, только если мы поймём, что математические символы означают не функциональные действия, но акты воли. Символ δ∫dS используется при определении пути, проходимого каким-либо телом при консервативном движении в силовом поле, но он не говорит нам, чем является тело или движение, и не описывает какое-либо событие. Рассмотрение таких символов должно убедить нас, что математика занимается единственно разделением возможных и невозможных действий и процессов. Связь не всегда является самоочевидной, но она всегда может быть раскрыта, если мы стремимся понять значение символа или операции безотносительно к какому-либо специфическому факту. Сила математического символизма заключается именно в том, что он даёт возможность описывать различные по функциональному характеру действия при помощи одного и того же символа. Более того, математические утверждения всегда имеют дело с возможностью или невозможностью оказий, безотносительно к вопросу о том, была ли или будет ли какая-либо частная оказия актуализирована. С давних времен на человека производило глубокое впечатление соответствие между математическими операциями, которые являются чисто ментальными и очевидно находятся под контролем нашего сознания, и физическими событиями, которые находятся вне нашего ума и не зависят от нашей воли. Математичность объективного мира есть данность, с которой мы должны считаться. Это не означает, что каждая функциональная проблема поддается математической обработке. Напротив, в том и заключается огромная трудность, что лишь малое число весьма специализированных оказий может быть адекватно выражено в математической символике. Тем не менее, мы остаемся убеждёнными в том, что математика может дать нам проникновение в физический мир, которого мы не можем получить при помощи только чувственного опыта. Более того, мы твёрдо верим, что за всей сложностью и "нематематичностью" нашего непосредственного опыта находится упорядоченная совокупность частиц и силовых полей, подчиняющаяся строгим математическим законам. Блуждая свободно и случайно в пустых ассоциациях, наши мысли остаются неразрывно связанными с физическими процессами в нашем мозгу, которые, как мы верим, могут быть выражены в терминах символизма математической физики. Необходимо подчеркнуть – и даже особо подчеркнуть – парадокс универсальной применимости математического символизма и нематематичности чувственного опыта, для того чтобы уяснить себе важность различения между математическими символами как языком воли и вербальными описаниями как языком функции.

Помня, что язык воли характеризуется использованием жестов, каждый из которых имеет уникальное значение в данный момент, мы можем предполагать, что математика имеет качество жеста. Так дело и обстоит. Каждый математический символ соотнесён с некоторым жестом. Например, тригонометрические функции – синус, косинус, тангенс – привлекают наше внимание как к универсальным отношениям в прямоугольных треугольниках, так и к свойствам бесконечных рядов. Было бы трудно или даже невозможно выразить посредством слов или знаков всё, что математик узнает в символе π. Она замещает число, которое само по себе уникально, но оно далеко от того, чтобы быть "просто" числом, так как оно выражает все наши представления о кругообразности и повторяемости, делая это с силой жеста, который был столь же полон значения для строителей пирамид, как он значим для современного математика или инженера. Мы, таким образом, привыкли обращаться с π скорее как с оператором, чем как с числом, но часто забываем про это, когда стремимся определить его значение.

Уравнение:

d²ψ / ds² + k²ψ = 0

даёт нам формы всех возможных вибраций, то есть событий, в которых возмущающая и восстанавливающая силы находятся в ритмическом равновесии. Это уравнение применимо в бесконечном множестве случаев, и их функциональное содержание не имеет ничего общего с действенностью уравнения. Математик понимает его значение без интерпретации в терминах функции или бытия. В этом заключается особый характер математического символизма, а именно то, что он является языком чистой воли, а не воли, на которую накладывается полное выражение функции и бытия, как в случае "практического языка". Следовательно, математика в истинном смысле – это язык системы координат, и он является полностью действенным только для угла пирамиды опыта, отмеченного на диаграмме 13.1* буквой W.

В строгом смысле слова математика не может быть "знаема", и недооценка этого является причиной многих трудностей, с которыми сталкиваются в математических исследованиях. Математика никак не касается качественного содержания опыта. Она может описывать, что возможно и что невозможно в ситуации данного типа, но ничего не может сообщить о том, что в этой ситуации "следует" и чего "не следует" делать. Точно так же она может сказать нам ни что представляют собой вещи, ни в какие оказии они входят, а только – для вещей, являющихся тем, что они есть – возможна ли данная ситуация. Исходя из этого, математика может рассматриваться как характеристический язык естественного порядка.

Джон Годолфин Беннетт. Драматическая Вселенная. Глава 5.13.3

Сбылась моя давняя мечта, и теперь на моей книжной полке стоят все четыре тома "Драматической Вселенной" Джона Годолфина Беннетта. (Для тех, кому это имя ничего не говорит, поясню: одним из его учителей был Георгий Иванович Гюрджиев, а одним из учеников - Роберт Фрипп.) В связи с этим вот вам целая глава из первого тома; помимо того, что она интересна сама по себе, она - ещё и подробный ответ всем тем, кого удивило моё неожиданное (в первую очередь для меня самого!) и страстное увлечение математикой, всем тем, кто считает это странным в моём не юном возрасте, а возможно, даже крутит пальцем у виска.

*См. главу 5.13.2, "Неисчерпаемость феноменов".

Когда-то на занятиях мы для большей наглядности воспроизводили этот опыт с "подтягиванием" точек эннеаграммы к вершинам треугольника, вычитанный у Рассела Смита, при помощи обыкновенной резинки, какую обычно вставляют в трусы, и канцелярских кнопок.



Вдруг пришло понимание, принцип стал очевиден: ФА "подтягиваем" к вершине, СОЛЬ, ЛЯ и СИ тянутся вслед за ней, как на резинке, вследствие чего СОЛЬ становится точно посередине, ЛЯ сама собой совмещается со второй (то есть третьей) вершиной, а СИ "съезжает" со своего "законного" места. Затем мы "сдвигаем" СИ обратно, возвращая её на место, а кажущийся несуразным увеличившийся промежуток между ЛЯ и СИ - это ведь то самое место, где должен находиться пропущенный седьмой обертон. Стоит обратить внимание, что тоническое трезвучие ДО - МИ - СОЛЬ (то есть основной тон, пятый обертон и третий обертон) вместе с отсутствующим седьмым обертоном и малый вводный септаккорд СИ - РЕ - ФА - ЛЯ после всех этих манипуляций располагаются симметрично, образуя как бы крест и трапецию соответственно.

ДО	РЕ	МИ	ФА	СОЛЬ	ЛЯ	7-й обертон	СИ	ДО
192	216	240	264	288	312	336	360	384
192	216	240	256	288	320	-	360	384

Между прочим, вспомогательную информацию, позволившую мне разобраться в этом вопросе, я нашёл не в каком-нибудь толстенном справочнике по музыкальной акустике, а в книжке для учащихся старших классов.

Вот так и бывает: сначала другим объясняешь-объясняешь, весь раздувшись от чувства собственной умности, а потом, глядишь, не прошло и четырёх лет - и сам начал что-то понимать.

Да, как вы, несомненно, уже догадались, я жидомасон и иллюминат. Не вижу больше никакого смысла это скрывать. Ха-ха-ха-ха-ха!