Und sagte kein einziges Wort

Книги на помойку выбрасывают довольно часто, иногда даже целыми коробками. И каждый раз не могу пройти мимо: книги в вонючем мусорном контейнере - для меня это почти так же противоестественно, как недотопленные слепые котята там же; обязательно всё переберу, перелистаю - и иногда среди старых телефонных справочников и пропагандистской макулатуры обнаруживаю такое, за что в своё время, не задумываясь, в букинистическом выложил бы ползарплаты.

Москва, издательство иностранной литературы. Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Шитый блок - в пятьдесят седьмом "одноразовых" книг с клееным корешком ещё не было; потому-то она и не развалилась, все листы на месте. Генрих Бёлль, "И не сказал ни единого слова".



Я не подозревал, что у Бёлля есть ещё такое же пронзительное, как "Хлеб ранних лет". Прочёл - такое острое, мучительное чувство: будто лежишь на столе в прозекторской, и вот они все твои внутренности. Аутопсия. Я не был на войне, я не был также алкоголиком - даже вообще категорически не употребляю спиртного! - но книга до такой степени обо мне, что даже чуть-чуть страшно.



И, глядя на чистое лицо Сержа, я пережил всё снова: я увидел Кэте, мою жену, услышал, как чей-то голос выкрикивает: «Пальто?» — снова увидел Кэте и всю Грюнештрассе, увидел, каким жалким казался её коричневый жакет, услышал, как кто-то выкрикивает объявление о специальном трамвае по маршруту «Г» к выставке аптекарей, увидел чёрную дверь церкви, увидел жёлтые ромашки на длинных стеблях, которые она купила на могилу моих умерших детей; кто-то прокричал: «Цветная капуста!» Я увидел и услышал всё снова, увидел грустный и нежный профиль Кэте — как бы различил его сквозь лицо Сержа.

А когда он вышел, то я увидел на белой стене, над фаянсовым камином, который никогда не топили, желтолицего яванца из папье-маше, державшего чашку кофе у своего белозубого рта.

— Машину, — сказал Серж в телефонную трубку. — Немедленно машину.

Потом я снова увидел лицо Сержа, почувствовал прикосновение денег к своей ладони, и, опустив глаза, различил блестящую монету в пять марок, и Серж сказал:

— Вам надо домой.

— Да, — сказал я, — домой.

Умники-литературоведы обычно истолковывают это "домой" как желание главного героя вернуться к жене и детям, в ту тесноту и жуть, от которой он всю жизнь бежал, предпочитая бесцельно болтаться по улицам, но я прочёл совсем другое: ведь не о том доме он говорит, где по ночам сквозь тонкую стену слышно, как стонут и скрипят кроватью сосед с соседкой, не о том, где фрау Франке с её фальшивыми проповедями - а о другом.

Вот только другого, настоящего дома у него нет.